Сегодня различные эксперты склонны по-разному оценивать причины, масшта­бы и последствия начавшегося осенью 2008 года кризиса. Не будучи в состоянии предсказать, сколь серьезным окажется это испытание как для экономики в целом, так и для отдельных наших соотечественников, я хочу сосредоточи­ться на его месте в экономической динамике последних лет.

В конце 1980-х годов поступательное (хотя и замедлявшееся) развитие народного хозяйства СССР впервые за послевоенный период сменилось экономическим спадом, принявшим в первой половине 1990-х невиданные масштабы. За период 1989-1994 гг. валовый внутренний продукт России сократился более чем на 42%, объемы выпуска промышленной продукции – более чем на 50%, реальные доходы населения упали в 2,8 раза. Затем, как известно, последовала стабилизация и неуверенный рост, продолжавшиеся до середины 1998 г., когда растущие финансовые проблемы страны спровоцировали отказ от испо­лнения бюджетом своих обязательств, дефолт и девальвацию, которые привели к новому «провалу» экономики. Восстановление началось в 1999-2000 гг. и стало казаться устойчивым начиная с 2003-го года. Период 2002-2007 гг. мо­жно с уверенностью называть самым успешным для экономики постсоветской России. Однако сегодня мы наблюдаем ситуацию, схожую с той, которая имела место в 1997-1998 гг. – причем это сходство далеко не поверхностно, и дает возможность говорить о явных «циклах» в развитии российской экономики.

Два элемента цикличности

Двумя факторами, которые в наибольшей мере влияли и влияют на российскую экономику начиная с конца 1980-х годов, являются внешняя конъюнктура (т.е. цены на основные товары отечественного экспорта, не поддающиеся контролю со стороны властей) и внутренняя финансовая политика (находящаяся в зоне их прямой ответственности, но часто проводимая недостаточно компетентно). Несмотря на то, что большинство экспертов и политиков склонны к абсолютизации значения первого фактора и к рассмотрению второго как сопутствующего первому, я позволю себе с этим не согласиться. Данные факторы относительно независимы друг от друга, хотя периоды их проявления зачастую синхронизированы во времени.

Кризисы 1987-1992, 1998-1999 и 2008-2010(?) годов действительно пришлись на периоды низких цен на нефть: в 1988-1989 гг. цена барреля нефти WTI была в среднем в 2,35 раза ниже, чем в 1981-1983 гг. и составляла 19,2 долл.; в 1998 г. она достигала минимальных значений за 19 предшествовавших лет, падая до 10,2 долл./бар, а масштаб падения по сравнению с 1993-1994 гг. составлял 70-75%; и, наконец, к концу 2008 г. нефть указанной марки стоила всего 38,9 долл./бар, рухнув в 3,8 раза менее чем за полгода. Хотя обычно говорят о «ценах на нефть», речь должна идти скорее о большинстве сырьевых товаров и продукции их первичной переработки, которые экспортирует Россия. В конец 1990-х, и 2007-2008 гг. стали временем быстрого и глубокого снижения цен на газ, уголь, большинство черных и цветных металлов, минеральные удо­брения и т.д. Можно без преувеличения сказать, что экономические кризисы в России совпадают по времени с периодами существенного сокращения спроса на сырьевые товары и падения цен на них.

Это обстоятельство хорошо изучено, и мы не будем далее на нем останавливаться. Гораздо больше интересует нас реакция на такое положение вещей со стороны российского руководства – а точнее, полное ее отсутствие. В период упадка и краха Советского Союза страна получала основные экспортные доходы от продажи нефти, газа и металлов – хотя на эти статьи товарного экспорта приходилось «всего» 48% его общего объема. К концу 1990-х доля сырья в экспорте выросла до 62%, и, разумеется, шок, вызванный падением цен, не мог не быть весьма радикальным. Два тяжелых удара, нанесенных в одной и той же ситуации одним и тем же фактором, с очевидностью должны были вызвать стремление элиминировать данную угрозу и отойти от сырьевой зацикленности экономики. Однако статистика показывает, что в 2008 году экспорт нефти, газа и металлов достиг уже 74% общего объема российского экс­порта, а около 76% капитализации отечественного фондового рынка на его пике в мае 2008 года приходилось на бумаги компаний-производителей сырья.

Почему власти нашей страны столь долго не хотели отказываться от сырьевой направленности российской экономики? Неужели исторический опыт не учит нас тому, что повсюду в мире удельная стоимость энергоносителей по отношению к ценам готовой продукции постоянно снижается по мере того как экономики индустриализируются и используют новейшие технологические достижения? Мне кажется, что в каждом из трех случаях причины были разными. В эпоху М.С.Горбачева Советский Союз стал заложником ситуации, которой ранее не имелось аналогов. Масштабная опора на нефтяной и газовый импорт впервые была сделана всего в середине и второй половине 1970-х годов, после того как с 1966 по 1978 г. объем добычи нефти в СССР вырос в 2,15 раза, с 265 до 571 млн.т. Конъюнктура в этот период была крайне благоприятной: цена нефти на мировом рынке между 1970 и 1980 годами выросла в 9,6 раза в сопоставимых ценах. Поэтому неожиданная понижательная волна не могла быть преодолена никакими средствами и экономический крах был неизбежен. В период Б.Н.Ельцина ситуация была более предсказуемой, но не менее слож­ной: распад системы управления экономикой и крайняя недостаточность инвестиционных ресурсов не позволялили осуществлять перестройку структуры экономики. Однако начиная с 2002-2003 гг. для такой перестройки появились как организационные условия, связанные с упорядочением политических процессов, так и финансовые возможности, обеспеченные ростом экспортных доходов. Но как раз здесь власть осознанно выбрала не просто бездействие, а стала активно препятствовать развитию тех отраслей, в которых производство было бы демонополизировано и сложнее поддавалось бы контролю. Политика В.В.Путина в отношении нефтегазовой отрасли и ее консолидации не оставляла сомнений: власть видит Россию «энергетической», а не индустриальной державой. Этот осознанный выбор стал основной причиной того, что нынешний кризис ударит по России намного серьезнее, чем по многим другим странам.

Второй проблемой, «сопровождающей» российские кризисы, выступает финансовая политика – которую все эти двадцать лет трудно не назвать безрассудной. Прежде всего, конечно, я имею в виду бюджетную политику. В 1985-1988 гг., несмотря на падение мировых цен на нефть в 2,1 раза, расходы советского бюджета росли средним темпом в 4,9% ежегодно. Параллельно была инициирована антиалкогольная кампания, лишившая бюджет около 20% совокупных доходов. Начиная с 1988 г. Советский Союз начал прибегать к массированным внешним заимствованиям, что в условиях либерализации рынков и валютного законодательства неизбежно должно было привести к обесценению рубля и дефолту по внешним обязательствам. Собственно говоря, это и произошло в 1991 году. В середине 1990-х годов власти повторили большинство ранее осуществленных ошибок – хотя и тут я должен повторить, что правите­льство Б.Н.Ельцина имело объективно меньшую свободу маневра. С середины 1990-х мы наблюдаем тенденцию, которую воспроизводится и сегодня: да­же в тяжелой экономической ситуации власть стремится стабилизировать курс рубля (или даже придать ему повышательную динамику). Это означает: элита удовлетворена происходящим и ищет политической и социальной стабильности, а не развития. В 1997-м и первой половине 1998 г. было очевидно, что вы­ход из сложной ситуации на путях промышленного роста для стран Азии был возможен только через девальвацию национальных валют и снижение себестоимости местных товаров. В России сочли такую стратегию бессмысленной, и понятно почему: страна не производила ничего такого, что могло бы конкури­ровать за рубежом. При этом бюджетные расходы продолжали расти, а с ними и заимствования. Падение цен на нефть принесло унизительный дефолт и резкое обесценение рубля. На этом пока остановимся.

Можно ли считать, что российские власти вынесли урок из событий десятилет­ней давности? И да, и нет. С одной стороны, они сделали те же выводы, что и большинство других развивающихся стран, прошедших через кризисные 1997-1998 годы. Все эти страны – от России до Южной Кореи, от Таиланда до стран Персидского залива – начали стремительно наращивать финансовые резервы, полагая, что они могут стать противоядием от очередного кризиса. В 1999-2007 гг. развивающиеся страны увеличили свои валютные резервы с 1,76 до 5,3 трлн.долл. – и Россия была одним из чемпионов, нарастив их почти с нуля до 596 млрд.долл. летом 2008 года. Бюджет, в отличие от ельцинского времени, верстался с профицитом, были созданы Резервный фонд и Фонд национального благосостояния. С другой стороны, при росте ВВП на 6-8,5% расходы бюджета увеличивались на 17-23% ежегодно, а эффективность использования бюджетных средств снижалась. Диверсификации экономики не происходило, а ее объемы росли только в финансовых показателях (в 2007 году мы произвели нефти и газа столько же, сколько РСФСР в составе СССР в 1990-м году, тогда как в Казахстане и Азербайджане эти уровни были превышены на 20-45%). В итоге если в 1989 г. на Рос­сию приходилось 90,5% добываемой в СССР нефти и 94,2% – газа, то сегодня доля РФ в добыче стран бывшего Советского Союза не превышает по нефти 79,3, а по газу – 78,6%. Страна жила не по средствам, опираясь на мифические оценки фондового рынка и стремительно наращивая свой внешний долг через корпоративные заимствования.

Какие последствия могло бы нести для такой экономики резкое ухудшение глобальной конъюнктуры? Несколько. Снижение объемов экспортной выручки, доходов бюджета (и его расходов), приостановка роста уровня жизни, схлопывание «пузырей» в некоторых секторах экономики (финансовом, строительном, девелоперском). Банкротство ряда крупных и перегруженных долгами компаний. Передел собственности. Сокращение импорта за счет понижения покупательной способности населения и замедления инвестиционной активности и появление более конкурентоспособных производств. Развитие мелкого и сред­него бизнеса. Но все это – модель, которая реализовалась бы в «нормальной» стране, попавшей в подобную ситуацию. Россия же имеет мало шансов пройти по такому пути. Прежде всего потому, что он угрожает той модели экономики, которая сложилась в последние годы.

Quo vadis?

Итак, сегодня мы переживаем третий за последние 20 лет кризис, спровоцированный внешними факторами – а именно, падением сырьевых цен и ухудшением конъюнктуры финансовых рынков. Последнее нужно подчеркнуть особо, так как и в 1988-1990 гг., и в 1998-м, и в 2008-м, пусть и по разным причинам (политическая нестабильность в СССР, излишняя долговая нагрузка на бюджет и ограниченность возможностей МВФ, а сейчас – общая ситуация на глобальных кредитных рынках) сокращение экспортных поступлений происходило на фоне невозможности замещения выпадающих доходов временно привлека­емыми ресурсами. Главный вопрос, который возникает сейчас: вопрос о том, станет ли этот кризис некоей поворотной точкой в истории страны наподобие тех, какими стали периоды 1989-1992 и 1998-2000 гг., или же развитие пойдет по прежему пути? На мой взгляд, все наблюдаемое ныне указывает на второе.

Особое внимание в ходе нынешнего кризиса привлекает к себе стратегия, которую власти выстраивают в финансовой сфере. Эволюция ее легко заметна и весьма примечательна. В условиях, когда на Западе уже вовсю ощущались последствия пертурбаций на финансовых рынках (весна-лето 2008 года) пре­мьер и президент уверяли инвесторов, что Россия – «островок спокойствия» и «тихая гавань». Это, кстати, поразительно напоминает поведение властей зимой 1997-1998 гг., когда фондовый рынок в России начинал снижаться, а Азия находилась в самой тяжелой фазе. При этом ни тогда, ни сейчас никакой потребности в изменении структуры экономики, в отходе от сырьевой модели не подчеркивалось. Несколько позже акценты сместились: стали говорить о том, что ситуация сложна, но существуют резервы, которые позволят пройти кризис с минимальными потерями; все обязательства бюджета будут исполнены, де­вальвации не будет. Это мы тоже слышали десять лет тому назад. И, наконец, с октября 2008 года началась «плавная» девальвация, которая в первую рабо­чую неделю 2009-го показала темп в 1800% годовых. Что все это значит?

На мой взгляд, при приближении кризиса у власти возникает дилемма: либо отказываться от существующей модели управления экономикой и подвергать своих бизнесменов-подельников серьезным испытаниям, либо сохранить все как есть. Для В.В.Путина выбор однозначен и состоит во втором варианте. Но именно девальвация 1998 г. и последовавшие за ней события показали: для сохранения системы необходимо увеличение маржи между себестоимостью производства сырья и ценами на него на мировом рынке и сокращение импор­та, что позволит выжить большинству прочих отечественных предприятий, не заботясь о техническом перевооружении и повышении эффективности. Соот­ветственно и метод: необходимо обрушить рубль, списать происходящее на «объективные обстоятельства» и позже, на новой волне повышения цен на сырье, воспользоваться успехами такой же недиверсифицированной экономики, какая была и прежде.

Таким образом, сегодня власть решает «двуединую задачу»: с одной стороны, она раздает деньги нужным ей компаниям и провоцирует консолидацию активов в государственных или квазигосударственных холдингах; с другой – она по сути продуцирует и выбрасывает на рынок рубли, которые начинают давить на валютный рынок, подталкивая курс доллара вверх. Центральный банк планомерно повышает курс доллара даже в условиях, когда давление на рубль не слишком велико – тем самым показывая предпринимателям и населению, что рубль будет только снижаться и провоцируя панический сброс рублей. Чтобы понять, когда этот процесс завершится, нужно обратиться к проблеме издержек. Возьмем, например, тот же «Газпром». За 2000-2006 гг. его операционные расходы выросли более чем втрое в расчете на баррель нефтяного эквивален­та – с 3,8 до 10,8 долл.; за тот же период затраты на оплату труда работ­ников в пересчете на баррель нефтяного эквивален­та выросли более чем в 4 раза – с 44 центов до 1,68 долл. Сегодня цены на нефть приблизительно вдвое выше, чем они были в 2000 г. Исходя из этого можно предположить, что рубль должен потерять приблизительно половину своей стоимости для того, чтобы маржа «Газ­прома» вернулась на уровень начала 2000-х годов. То же самое касается и большинства государственных нефтяных компаний, а также предприятий металлургии. Следовательно, приемлемый для власти курс – около 50 рублей за доллар; ориентир его достижения – середина 2009 года.

Такая стратегия позволит спасти то, что я называю «путиномикой»: систему, опирающуюся на постоянную деиндустриализацию страны и надувание финансовых пузырей. В России в 2000-х годах сложился очень странный тип развития: если в «азиатских тиграх» темп прироста про­мышленного производства за последние 20 лет в среднем в 1,7 раза превышал темп прироста ВВП, то у нас промышленность растет медленнее ВВП, подталкиваемого развитием сферы коммуника­ций и связи (в 1999-2007 гг. валовой продукт этой сферы вырос в 10 раз), предоставлением фи­нансовых услуг (рост в 6,7 раза), оптовой и розничной торговлей (в 4,3 раза) и строи­тельством (в 2,1 раза). Быстрее ВВП росли лишь производство труб и металлоконструк­ций, строительных материалов, а также пищевая промышленность. В сфере высокотех­нологичного ширпотреба, на котором «выехали в люди» все новые индустриальные страны, очевиден провал: импорт занимает 55-90% рынка. Для существования такой системы не­обходим постоянный приток дополнительных средств, которые можно черпать только из сырьевого сектора. Его спасение за счет обесценения рубля и является целью властей. Иных вариантов она просто не знает: ведь очевидно, что к серьезным структурным реформам в экономике она подойти не может.

Четвертый цикл: начало

Таким образом, история постсоветской экономики России – это история трех циклов деиндустриализации и погружения страны в болото «энергетической сверхдержавности». На первом этапе, с 1987 по 1991 год, страна утратила статус серьезной промышленной державы, но, по крайней мере, перешла к системе рыночной экономике, либерализовала финансовую систему и открылась миру, что в конечном счете принесло гражданам больше плюсов, нежели минусов. За этот период, однако, объем промышленного производства упал на 22%, а доля индустриальных товаров в экспорте – с 47 до 33%. На следующем этапе, с 1992 по 1999 год, Россия продолжала деиндустриализовываться, пытаясь достичь сомнительных целей монетарной и финансовой стабильности, но полностью пренебрегая структурными реформами (при том что большая часть элиты и признавала, что такое пренебрежение является ошибочным и временным). Итог – падение промышленного производства еще на 31% и снижение доли индустриальных товаров в экспорте до 21%. Последний этап – это время полной самоуспокоенности и упования на «энергетическую сверхдержавность». В эти годы произошел перелом: промышленность стала расти, хотя в основном за счет отраслей, непосредственно работавших на сырьевой и энергетический сектор, а также строительства. В то же время главный (на наш взгляд) индикатор указывал на то, что деградация продолжается: доля промышленной продукции в экспорте достигла по итогам 2007 г. 14 (!)%. Каждый из циклов завершался крахом временной финансовой стабильности, разбалансированностью государственного бюджета и девальвацией рубля. Сейчас Россия подошла к началу четвертого цикла своей постсоветской истории, который имеет все шансы стать самым безрадостным из всех.

Почему наша оценка столь пессимистична? Я выделил бы ряд причин.

Во-первых, во внешнеполитическом и внешнеэкономическом аспектах ситуация 2009-го года радикально отличается от тех, которые имели место в 1990-1991 и 1998 гг. В первом случае Советский Союз рассматривался Западом как возникающая демократия, которая заслуживала поддержки. Во втором Россия выступала жертвой навязанных Западом реформ и страна, не считавшаяся противником. Сегодня Россия – геополитический враг, которым она стала за десятилетие конфронтационной политики путинского режима. Ждать помощи с Запада не придется. Глобальный экономический фон также гораздо менее об­надеживающий: в 1991-1992 гг. США и страны Западной Европы переживали экономические затруднения, которые, однако, нигде не переросли в рецессию, а с 1993-го началось оживление; в 1997-1999 гг. западная экономика стремительно росла, а фондовые рынки отыграли последствия «азиатского» кризиса и российского дефолта менее чем за год. Сегодня все иначе: экономики Запада будут снижаться еще несколько кварталов подряд; объемы доступных кредитных ресурсов крайне незначительны; инвесторы не вернутся на развивающиеся рынки еще несколько лет; и – самое главное – предпосылки быстрого «разворота» сырьевых цен вверх отсутствуют.

Во-вторых, внутрироссийский политический и экономический фон также куда хуже, чем в предшествующих случаях. И в экономике, и в политике конкурент­ность и предприимчивость находятся на «исторических минимумах». В 1992 г. многими россиянами двигали большие надежды, которые обернулись в 1990-е значительными возможностями. В 1998 г. кризис дал шанс мелким и средним компаниям найти свое место в конкурентной среде. Сегодня степень монополизации гораздо выше, чем в последние 15 лет, а молодое поколение состоит не из потенциальных предпринимателей, а из изнеженных служащих, которые уверены, что их никчемные усилия должны вознаграждаться тысячами долларов в месяц, или «наших», мечтающих занять место во властных кабинетах. В стране нет драйва, а вползание в кризис – медленное и исполненное вранья – подавляет защитные реакции.

В-третьих, на протяжении всех этих двадцати лет наши конкуренты не стояли на месте. В конце 1980-х Китай был экономическим пигмеем, отстававшим от СССР если не на десятилетия, то на годы. Сегодня доля нашего технологичного экспорта в КНР не превышает 2%, а соответствующая доля в импорте составляет около 84%. Восточноевропейские страны превратились из послушных сателлитов в государства с развитыми экономиками: в Чехии и Словакии сейчас собирается больше автоимобилей (причем европейского качества), чем на всех автомобильных заводах России, которые действовали в момент распада Советского Союза. Третьей авиастроительной державой мира являемся не мы, а Бразилия. И так далее.

За истекшие 20 лет Россия потеряла очень многое – и прежде всего видение будущего, энергию и амбиции. Мы беззаботно дали развалиться советскому потенциалу, ничего не создав взамен. Страна погрузилась в летаргию, перестав адекватно оценивать врагов и союзников, плюсы и минусы, подменяя те­кущими выгодами долгосрочные интересы. Единственное, что сформировалась в ней за последние годы – это «вертикаль власти», нацеленная исключительно на консервацию сложившихся порядков. Она встречает «четвертую волну» в относительно организованном состоянии. А это означает, что страна в ближайшие годы продолжит свое поступательное движение… в тупик.