Внешняя политика любого государства предполагает приоритетные направления. В развивающихся странах они традиционно определяются экономическими интересами и отражают динамику торговли и инвестиций. Так, Южная Корея называет своими стратегическими партнерами США, Китай и Японию (на которые в совокупности приходится 77% ее товарооборота и 84% накопленных иностранных инвестиций). Бразилия числит среди таковых Европейский союз и США. Ведущие державы избегают применения такого понятия или ограничивают его (так, внешнеполитическая доктрина ФРГ определяет как стратегических партнеров лишь Францию и США).
Россия занимает двойственное положение: страны с развивающейся экономикой и одновременно исторической сверхдержавы. Но и это не вполне объясняет непоследовательность ее шагов в определении союзников. Только в 2007-2009 гг. российские лидеры объявили «стратегическими партнерами» России 15 государств. Понятно, что в их число вошли ЕС и Китай (на которые приходится соответственно 52,5% и 7,3% внешней торговли и 81,2% и 1,9% иностранных инвестиций). Но как объяснить появление в списке Эквадора, торговля с которым составляет $760 млн в год— менее 0,1% торгового оборота России, или Никарагуа— $18 млн (!) в год? Есть ли в нем место для Венесуэлы, из которой в Россию за 2007 г. поступило товаров на… $12,5 млн? Да, мы успешно продаем в эти страны оружие в кредит— ну и что? Почему в СНГ Украина (с товарооборотом в $32,9 млрд, или 38,6% всей торговли России с постсоветскими республиками) не является стратегическим партнером, а Армения, Таджикистан и Узбекистан являются? Россия, очевидно, не выстраивает свою внешнюю политику, исходя из экономических задач и целей, и собирается ли президент менять этот подход? Если он искренен в словах, которые мы процитировали выше, откуда эти объятия с Ортегой, Чавесом и Корреа? Впрочем, «экономическая» направленность во внешней политике в этом году воплощалась премьер-министром— но тоже весьма специфическим образом. Владимир Путин совершил в январе— ноябре 16 зарубежных поездок. В 14 из них (за исключением Абхазии и Монголии) главным предметом переговоров был… газ. К слову сказать, его последний визави— премьер-министр Франции Франсуа Фийон в этом году лишь дважды поднимал в ходе зарубежных поездок одну и ту же отраслевую тему (поставки французского оборудования и технологий для ядерной энергетики).
Считается, что газ для России— это наше все. Но так ли это? По беспристрастным данным Таможенного комитета, поставки газа за рубеж в январе— сентябре 2009 г. обеспечили 12,6% общего объема российского экспорта. И стали предметом обсуждения в 87,5% путинских зарубежных визитов. Мы видим за этими цифрами идеальную «обратную пропорцию», свидетельствующую о том, что премьер-министр страны, на словах намеревающейся подчинить свою внешнюю политику решению задач модернизации, действует как начальник сбытового управления корпорации, которая направляет на технологическое развитие долю доходов в 5-15 раз меньшую, чем ее конкуренты. Корпорации, по вине которой Россия сжигает больше всех в мире попутного нефтяного газа, доступу которого в трубу упорно противятся «убежденные модернизаторы» с улицы Наметкина.
Внешняя политика модернизирующейся России не может быть прежней. Она должна быть нацелена на конструктивный диалог со странами, которые являются поставщиками технологий и опыта, на сокращение экспортных затрат, на восприятие глобальных правил игры и участие в многосторонних организациях. Иллюзии политического союза с Китаем не должны вредить экономическому сотрудничеству с Европой, а заигрывание с Венесуэлой и Эквадором— выстраиванию отношений с Бразилией. Противостояние с Украиной не стоит «Северного потока» и «Южного потока», а пафосные мечты о таможенном союзе с Минском и Астаной— невступления в ВТО. Россия— это развивающаяся модернизирующаяся страна, и ее внешняя политика должна выстраиваться по соответствующим стандартам. Для того чтобы прямо сказать об этом, как сделал президент, нужна большая смелость— однако для реализации новой доктрины на практике потребуется решимость еще большая.
